Может, это вызвано тем, что "немые" актеры играли себя повсюду, дистанция между их образом и реальностью была всем ясна, а сегодня актеры слишком много сил тратят на то, чтобы выглядеть естественно, такими же, как их зрители, будь то домохозяйки или клерки средней руки.
Аббе работал с крупнейшими газетами и журналами эпохи, такими, как The New York Times и британский Tatler, немецкие Die Dame и Berliner Illustrierte Zeitung (это как "Вог" сегодня и "Огонек" вчера). Обилие заказчиков позволяло ему менять темы и страны: вчера он в Париже, сегодня в Риме, завтра в Москве. И это же позволило ему собрать уникальный в своем роде альбом. Здесь масса ключевых для культуры ХХ века персонажей, от режиссеров Гриффита и Мурнау до Станиславского и Дзиги Вертова, не говоря уже о Клоде Моне и Анне Павловой. Но главное, на выставке и в каталоге соединились Голливуд, нацистская Германия и сталинская Россия, увиденная одними глазами. Добавьте сюда еще гражданскую войну в Испании, показанную со стороны франкистов, и уникальность Аббе станет понятна.
В Италии он оказался на переломе 1922-1923 годов, как раз когда Муссолини пришел к власти. Аббе мог наблюдать его практически ежедневно, во время утренних прогулок дуче по Пичино, и написал позднее, что Муссолини был "прирожденный эксгибиционист". Сказывалось общение с актерами, сильно развившее в фотографе понимание психологии своих моделей. При этом он стремится к объективности в описании не только фотографическом, но и литературном и в мемуарах воздает Муссолини должное хотя бы за порядок, который тот навел на железных дорогах: впервые за десятилетия поезда стали отправляться и прибывать вовремя!
Германию Аббе также снимал в первые месяцы прихода Гитлера к власти. Некоторые снимки казались современникам, видимо, вполне заурядными — например, вид салона берлинского автобуса, запечатленного, скорее всего, в 1933 году. Половина пассажиров — мужчины в костюмах, женщины с не вполне арийскими носами, другая половина — офицеры в форме, у некоторых уже повязки со свастикой. Проход в середине делит салон геометрически точно. Но вскоре граница овеществится, всем им придется разделиться на эмигрантов и победителей, палачей и их жертвы. И это обогащение снимка с течением времени — свойство настоящего фотоискусства, позволяющего обычному репортажу стать не только документом истории, но и фактом искусства.
В апреле 1932 года Аббе стал первым американским фотографом, которому разрешили сфотографировать Сталина (до этого Аббе был в России в конце 20-х — и разница эпох, свершившаяся между двумя визитами, чувствуется в его снимках: более ранняя серия оказывается на удивление эротичной). Сохранились довольно подробные рассказы Аббе о его визитах в Кремль, о том впечатлении, которое произвел на него Сталин, которому было так важно понравиться не только заокеанскому репортеру, но и всему западному миру, продемонстрировав ему свою работоспособность и уверенность в собственных силах.
"В глазах Сталина я увидел единственное слабое место Сталина — страх перед тем, чтобы его принимали за больного,— писал позднее Аббе.— Ему было 53, и он ненавидел все симптомы телесной, духовной или моральной в себе слабости". Но хотя единственным поводом допустить Аббе в рабочий кабинет вождя (о чьем точном расположении в Кремле его настоятельно просили никому не рассказывать) была пропагандистская цель, цензурированием сталинских портретов никто не занимался. Фотограф изначально был готов к такому повороту событий и даже сам спросил у Сталина, не показать ли предварительно снимки. Тот великодушно махнул: "Идите!" Так и остались зафиксированными на пленке лицо, изрытое оспой, старательно прятавшаяся от камеры левая рука и знаменитый прищур, пугавший в начале 30-х еще немногих.
Политически Аббе был, судя по всему, совершенно нейтрален, если не сказать профессионально равнодушен. Это позволило ему, единственному пожалуй, запечатлеть все этапы подготовки печально знаменитого костра из книг, начиная с процесса их отбора университетскими студентами. Во время гражданской войны в Испании он снимал со стороны фалангистов — и такого юного Франко, да еще в таком количестве зритель вряд ли где еще увидит. Впрочем, с таким же энтузиазмом он снимал и молодых вождей Третьего рейха, еще не наигравшихся во власть Геббельса и Геринга, и только советские фюреры на его снимках не улыбаются, а комически серьезны, будь то Ворошилов или Смидович.
Как таковые первые шаги вождей не были его целью. Политиков он наблюдал как актеров, голливудское начало в них казалось Аббе едва ли не ведущим. Соответственно, и многое в тогдашней Москве он видел скорее как декорации к некоему спектаклю, который разыгрывается, быть может, не всегда с пониманием актерами их ролей.
Но после испанской войны все роли стали вдруг понятными и плоскими, и Аббе теряет интерес к фотографии. Он окончательно возвращается в Америку, переезжает в Калифорнию, забрасывает фотокамеру и начинает вести на радио ток-шоу. Популярность их была огромной, но лишь немногие способны были увидеть в этом отказе успешного репортера от фотожурнализма его собственный приговор современности.”
©
http://www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=536816
